Неточные совпадения
— Что, что ты хочешь мне дать почувствовать, что? — говорила Кити быстро. — То, что я была влюблена в человека, который меня знать не хотел, и что я умираю от любви к нему? И это мне говорит
сестра, которая
думает, что… что… что она соболезнует!.. Не хочу я этих сожалений и притворств!
— Мы встречались, но не были знакомы, в Содене, — сказала она. — Вы не
думали, что я буду ваша
сестра.
«Всё равно, —
подумал Алексей Александрович, — тем лучше: я сейчас объявлю о своем положении в отношении к его
сестре и объясню, почему я не могу обедать у него».
«Какой же он неверующий? С его сердцем, с этим страхом огорчить кого-нибудь, даже ребенка! Всё для других, ничего для себя. Сергей Иванович так и
думает, что это обязанность Кости — быть его приказчиком. Тоже и
сестра. Теперь Долли с детьми на его опеке. Все эти мужики, которые каждый день приходят к нему, как будто он обязан им служить».
— Нет, ничего не будет, и не
думай. Я поеду с папа гулять на бульвар. Мы заедем к Долли. Пред обедом тебя жду. Ах, да! Ты знаешь, что положение Долли становится решительно невозможным? Она кругом должна, денег у нее нет. Мы вчера говорили с мама и с Арсением (так она звала мужа
сестры Львовой) и решили тебя с ним напустить на Стиву. Это решительно невозможно. С папа нельзя говорить об этом… Но если бы ты и он…
— Да объясните мне, пожалуйста, — сказал Степан Аркадьич, — что это такое значит? Вчера я был у него по делу
сестры и просил решительного ответа. Он не дал мне ответа и сказал, что
подумает, а нынче утром я вместо ответа получил приглашение на нынешний вечер к графине Лидии Ивановне.
Сколько раз она
думала об этом, вспоминая о своей заграничной приятельнице Вареньке, о ее тяжелой зависимости, сколько раз
думала про себя, что с ней самой будет, если она не выйдет замуж, и сколько раз спорила об этом с
сестрою!
— Да увезти губернаторскую дочку. Я, признаюсь, ждал этого, ей-богу, ждал! В первый раз, как только увидел вас вместе на бале, ну уж,
думаю себе, Чичиков, верно, недаром… Впрочем, напрасно ты сделал такой выбор, я ничего в ней не нахожу хорошего. А есть одна, родственница Бикусова,
сестры его дочь, так вот уж девушка! можно сказать: чудо коленкор!
Знайте же, я пришел к вам прямо сказать, что если вы держите свое прежнее намерение насчет моей
сестры и если для этого
думаете чем-нибудь воспользоваться из того, что открыто в последнее время, то я вас убью, прежде чем вы меня в острог посадите.
«И как это у него все хорошо выходит, —
думала мать про себя, — какие у него благородные порывы и как он просто, деликатно кончил все это вчерашнее недоумение с
сестрой — тем только, что руку протянул в такую минуту да поглядел хорошо…
Ты,
сестра, кажется, обиделась, что я из всего письма такое фривольное замечание извлек, и
думаешь, что я нарочно о таких пустяках заговорил, чтобы поломаться над тобой с досады.
«А ведь точно они боятся меня», —
подумал сам про себя Раскольников, исподлобья глядя на мать и
сестру. Пульхерия Александровна действительно, чем больше молчала, тем больше и робела.
— А ты не
думаешь,
сестра, что я просто струсил воды? — спросил он с безобразною усмешкой, заглядывая в ее лицо.
— Я не персонально про вас, а — вообще о штатских, об интеллигентах. У меня двоюродная
сестра была замужем за революционером. Студент-горняк, башковатый тип. В седьмом году сослали куда-то… к черту на кулички. Слушайте: что вы
думаете о царе? Об этом жулике Распутине, о царице? Что — вся эта чепуха — правда?
«Да, если б как
сестру только!» —
думала она и не хотела открывать бабушке о страсти Райского к ней; это был не ее секрет.
«Что это за нежное, неуловимое создание! —
думал Райский, — какая противоположность с
сестрой: та луч, тепло и свет; эта вся — мерцание и тайна, как ночь — полная мглы и искр, прелести и чудес!..»
— Бабушка! — с радостью воскликнул Райский. — Боже мой! она зовет меня: еду, еду! Ведь там тишина, здоровый воздух, здоровая пища, ласки доброй, нежной, умной женщины; и еще две
сестры, два новых, неизвестных мне и в то же время близких лица… «барышни в провинции! Немного страшно: может быть, уроды!» — успел он
подумать, поморщась… — Однако еду: это судьба посылает меня… А если там скука?
Однажды, для этого только раза, схожу к Васину,
думал я про себя, а там — там исчезну для всех надолго, на несколько месяцев, а для Васина даже особенно исчезну; только с матерью и с
сестрой, может, буду видеться изредка.
«Но что ж из того, —
думал я, — ведь не для этого одного она меня у себя принимает»; одним словом, я даже был рад, что мог быть ей полезным и… и когда я сидел с ней, мне всегда казалось про себя, что это
сестра моя сидит подле меня, хоть, однако, про наше родство мы еще ни разу с ней не говорили, ни словом, ни даже намеком, как будто его и не было вовсе.
До отхода пассажирского поезда, с которым ехал Нехлюдов, оставалось два часа. Нехлюдов сначала
думал в этот промежуток съездить еще к
сестре, но теперь, после впечатлений этого утра, почувствовал себя до такой степени взволнованным и разбитым, что, сев на диванчик первого класса, совершенно неожиданно почувствовал такую сонливость, что повернулся на бок, положил под щеку ладонь и тотчас же заснул.
Но сейчас же ему стало совестно за свою холодность к
сестре. «Отчего не сказать ей всего, что я
думаю? —
подумал он. — И пускай и Аграфена Петровна услышит», сказал он себе, взглянув на старую горничную. Присутствие Аграфены Петровны еще более поощряло его повторить
сестре свое решение.
— Только
подумаем, любезные
сестры и братья, о себе, о своей жизни, о том, что мы делаем, как живем, как прогневляем любвеобильного Бога, как заставляем страдать Христа, и мы поймем, что нет нам прощения, нет выхода, нет спасения, что все мы обречены погибели. Погибель ужасная, вечные мученья ждут нас, — говорил он дрожащим, плачущим голосом. — Как спастись? Братья, как спастись из этого ужасного пожара? Он объял уже дом, и нет выхода.
— Деятельной любви? Вот и опять вопрос, и такой вопрос, такой вопрос! Видите, я так люблю человечество, что, верите ли, мечтаю иногда бросить все, все, что имею, оставить Lise и идти в
сестры милосердия. Я закрываю глаза,
думаю и мечтаю, и в эти минуты я чувствую в себе непреодолимую силу. Никакие раны, никакие гнойные язвы не могли бы меня испугать. Я бы перевязывала и обмывала собственными руками, я была бы сиделкой у этих страдальцев, я готова целовать эти язвы…
— Так, Данилыч, от бога, слова нет; а я и так
думаю, что либо наш, либо наша приходятся либо братом, либо
сестрой либо генералу, либо генеральше. И признаться, я больше на нее
думаю, что она генералу
сестра.
— Уж не
думаете ли вы, что она не
сестра мне?.. Нет, — продолжал он, не обращая внимания на мое замешательство, — она точно мне
сестра, она дочь моего отца. Выслушайте меня. Я чувствую к вам доверие и расскажу вам все.
Я чуть было не постучал в окно. Я хотел тогда же сказать Гагину, что я прошу руки его
сестры. Но такое сватанье в такую пору… «До завтра, —
подумал я, — завтра я буду счастлив…»
— Что за хамелеон эта девушка! — и,
подумав немного, прибавил: — А все-таки она ему не
сестра.
Я разделся, лег и старался заснуть; но час спустя я опять сидел в постели, облокотившись локтем на подушку, и снова
думал об этой «капризной девочке с натянутым смехом…» «Она сложена, как маленькая рафаэлевская Галатея в Фарнезине, [Знаменитая фреска «Триумф Галатеи» работы Рафаэля.] — шептал я, — да; и она ему не
сестра…»
— Да, да, это прекрасно, ну и пусть подает лекарство и что нужно; не о том речь, — я вас, та soeur, [
сестра (фр.).] спрашиваю, зачем она здесь, когда говорят о семейном деле, да еще голос подымает? Можно
думать после этого, что она делает одна, а потом жалуетесь. Эй, карету!
Дед мой, гвардии сержант Порфирий Затрапезный, был одним из взысканных фортуною и владел значительными поместьями. Но так как от него родилось много детей — сын и девять дочерей, то отец мой, Василий Порфирыч, за выделом
сестер, вновь спустился на степень дворянина средней руки. Это заставило его
подумать о выгодном браке, и, будучи уже сорока лет, он женился на пятнадцатилетней купеческой дочери, Анне Павловне Глуховой, в чаянии получить за нею богатое приданое.
Но вот наконец его день наступил. Однажды, зная, что Милочка гостит у родных, он приехал к ним и, вопреки обыкновению, не застал в доме никого посторонних. Был темный октябрьский вечер; комната едва освещалась экономно расставленными сальными огарками; старики отдыхали; даже
сестры точно сговорились и оставили Людмилу Андреевну одну. Она сидела в гостиной в обычной ленивой позе и не то дремала, не то о чем-то
думала.
Я не
думал о том, что исход может быть смертельный, и не испытывал страха, как об этом свидетельствует самоотверженно ухаживавшая за мной
сестра милосердия Т.С. Ламперт, наш друг.
Мне было как-то странно
думать, что вся эта церемония, музыка, ровный топот огромной толпы, — что все это имеет центром эту маленькую фигурку и что под балдахином, колеблющимся над морем голов, ведут ту самую Басину внучку, которая разговаривала со мной сквозь щели забора и собиралась рассказать
сестре свои ребяческие секреты.
Серафима Харитоновна тихо засмеялась и еще раз поцеловала
сестру. Когда вошли в комнату и Серафима рассмотрела суслонскую писаршу, то невольно
подумала: «Какая деревенщина стала наша Анна! Неужели и я такая буду!» Анна действительно сильно опустилась, обрюзгла и одевалась чуть не по-деревенски. Рядом с ней Серафима казалась барыней. Ловко сшитое дорожное платье сидело на ней, как перчатка.
Те,
думаю, так не начинают разговора с деревенскими девками, а всегда поцелуем; но я хотя бы тебя поцеловал, то, конечно бы, так, как
сестру мою родную.
Что мы потеряли?
подумай,
сестра!
А он улыбался: не
думал он спать,
Любуясь красивым пакетом;
Большая и красная эта печать
Его забавляла…
С рассветом
Спокойно и крепко заснуло дитя,
И щечки его заалели.
С любимого личика глаз не сводя,
Молясь у его колыбели,
Я встретила утро…
Я вмиг собралась.
Сестру заклинала я снова
Быть матерью сыну…
Сестра поклялась…
Кибитка была уж готова.
— Что ж, это ясно было, — сказал он,
подумав, — конец, значит! — прибавил он с какою-то странною усмешкой, лукаво заглядывая в лицо
сестры и всё еще продолжая ходить взад и вперед по комнате, но уже гораздо потише.
— Дома, все, мать,
сестры, отец, князь Щ., даже мерзкий ваш Коля! Если прямо не говорят, то так
думают. Я им всем в глаза это высказала, и матери, и отцу. Maman была больна целый день; а на другой день Александра и папаша сказали мне, что я сама не понимаю, что вру и какие слова говорю. А я им тут прямо отрезала, что я уже всё понимаю, все слова, что я уже не маленькая, что я еще два года назад нарочно два романа Поль де Кока прочла, чтобы про всё узнать. Maman, как услышала, чуть в обморок не упала.
— Пали и до нас слухи, как она огребает деньги-то, — завистливо говорила Марья, испытующе глядя на
сестру. — Тоже,
подумаешь, счастье людям… Мы вон за богатых слывем, а в другой раз гроша расколотого в дому нет. Тятенька-то не расщедрится… В обрез купит всего сам, а денег ни-ни. Так бьемся, так бьемся… Иголки не на что купить.
Матюшка
думал крайне тяжело, точно камни ворочал, но зато раз попавшая ему в голову мысль так и оставалась в Матюшкином мозгу, как железный клин. И теперь он лежал и все
думал о мочеганке Катре, которая вышла сейчас на одну стать с
сестрой Аграфеной. Дуры эти девки самые…
«Нет, она нехорошая», —
думала Нюрочка с горечью во время похорон и старалась не смотреть на
сестру Аглаиду.
Вскоре после отъезда П. С. с нас и с поляков отбирали показания: где семейство находится и из кого состоит. Разумеется, я отвечал, что семейство мое состоит из
сестер и братьев, которые живут в Петербурге, а сам холост. По-моему, нечего бы спрашивать, если
думают возвратить допотопных.Стоит взглянуть на адреса писем, которые XXX лет идут через III отделение. Все-таки видно, что чего-то хотят, хоть хотят не очень нетерпеливо…
Ma chère Catherine, [Часть письма — обращение к
сестре, Е. И. Набоковой, — в подлиннике (весь этот абзац и первая фраза следующего) по-французски] бодритесь, простите мне те печали, которые я причиняю вам. Если вы меня любите, вспоминайте обо мне без слез, но
думая о тех приятных минутах, которые мы переживали. Что касается меня, то я надеюсь с помощью божьей перенести все, что меня ожидает. Только о вас я беспокоюсь, потому что вы страдаете из-за меня.
…
Сестра Annette мне пишет, что надобно по последней выходке Лунина
думать, что он сумасшедший…
Евгений получил от
сестры известие, что его сыновья князья. Это его ставит в затруднительное положение, потому что Варвара Самсоновна скоро опять должна что-нибудь произвести на свет и тогда потребуется новый указ сенату. Дело сложное: не будучи князем, он, шутя, делает князей; но все-таки я ему советую
подумать о том, что он делает. 6 октября будем праздновать его 60-летие!
Начнем с Викторыча. От него я не имею писем, но знаю от
сестер Бестужевых, что он и не
думает возвращаться, а хочет действовать на каком-то прииске в Верхнеудинском округе. Что-то не верится. Кажется, это у него маленькое сумасшествие. Бестужевы видели его в Иркутске — они приехали в Москву в конце октября, простились совсем с Селенгинском, где без Николая уже не приходилось им оставаться. Брат их Михайло покамест там, но, может быть, со временем тоже с семьей своей переселится в Россию.
Между тем отвсюду пишут и воображают, что я уже в дороге.
Сестра говорит, что всякий день
думает — пришлет Николай сказать, что я у него на даче их жду.
Грустно
подумать, что мы расстались до неизвестного времени; твоя деревня, как говорится, мне шибко не нравится; не смею предлагать тебе Туринска, где, может быть, тоже тоска, но лучше бы вместе доживать век. По крайней мере устройся так, чтобы быть с Трубецкими: они душевно этого желают. Ребиндер хотел на этот счет поговорить с твоей
сестрой — пожалуйста, не упрямься.